Том 6. Дворянское гнездо. Накануне. Первая любовь - Страница 163

163

Последним выступлением газеты «Наше время» в связи с романом Тургенева была статья «Ответ русской женщины госпоже Тур», в которой Н. П. Грот, правда, в более сдержанной форме, повторила свою точку зрения на образ Елены. Примечательными в этой статье были лишь некоторые новые детали. Так, например, имея в виду то место из статьи Е. Тур, где говорилось о превосходстве Елены над женщинами из высшего общества, Н. П. Грот писала: «Кто может так решительно утверждать, что между светскими, аристократическими нашими женщинами нет таких, которые были бы способны на совершенное забвение себя и не разделили бы охотно с любимым человеком даже ужасов заточения и казни? И в нашей недавней истории есть уже тому живые примеры» (Наше время, 1860, № 18, 15 мая, с. 285). Это был намек на жен декабристов.

Центральное место в полемике вокруг «Накануне» заняла статья Н. А. Добролюбова «Когда же придет настоящий день?» (журнальное заглавие — «Новая повесть г. Тургенева». — Совр, 1860, № 3), в которой роман получил оценку с революционно-демократических позиций.

Добролюбов отмечал в «Накануне» «неотразимое влияние естественного хода общественной жизни <…>, которому невольно подчинилась сама мысль и воображение автора», чутье Тургенева к «живым струнам общества», его уменье «тотчас отозваться на всякую благородную мысль и честное чувство», «живое отношение к современности» (Добролюбов, т. 2, с. 208).

Рассматривая «Накануне» на фоне предшествующих романов и повестей Тургенева с их главной темой о «лишних людях», Добролюбов с удовлетворением констатировал также существенные изменения в миросозерцании писателя, в его художественном восприятии действительности. «В новой повести, — писал Добролюбов, — мы встречаем другие положения, другие типы, нежели к каким привыкли в его произведениях прежнего периода. Общественная потребность <…> живого дела, начало презрения к мертвым абстрактным принципам и пассивным добродетелям выразилось во всем строе новой повести» (там же, с. 212, 213). В образе Елены Добролюбов видел новую, по сравнению с Ольгой Гончарова, «попытку создания энергического, деятельного характера», основой которого является «строгое равнодушие к ненужным излишествам богатой жизни» и «жажда деятельного добра» «ввиду беспомощной нищеты». «Как идеальное лицо, составленное из лучших элементов, развивающихся в нашем обществе, — отмечал Добролюбов, — Елена понятна и близка нам» (там же, с. 214, 216). Об Инсарове Добролюбов писал: «Всё обаяние Инсарова заключается в величии и святости той идеи, которой проникнуто все его существо» (там же, с. 226), и подчеркивал, в связи с этим, «огромную разницу» между ним и Берсеневым и Шубиным: «Любовь к свободе родины у Инсарова не в рассудке, не в сердце, не в воображении: она у него во всем организме <…> Оттого, при всей обыкновенности своих способностей, при всем отсутствии блеска в своей натуре, он стоит неизмеримо выше, действует на Елену несравненно сильнее и обаятельнее, нежели блестящий Шубин и умный Берсенев» (там же, с. 222). Положительные характеристики общественной значимости образов Елены и Инсарова сопровождались в критике Добролюбова столь же высокими оценками изображения интимных отношений главных героев. Добролюбов особо отметил проникнутое «строгой истиной и бесконечно грустной прелестью» изображение жизни Елены и Инсарова в Венеции. «Для нас это самое задушевное, самое симпатичное место всей повести», — писал Добролюбов (там же, с. 223).

Вместе с тем Добролюбов указывал на недостатки романа, обусловленные отсутствием изображения деятельности Инсарова. Добролюбов прекрасно понимал смысл тургеневского противопоставления Инсарова русским героям романа, но, находя его недостаточно полным и убедительным, писал: «Тут нет упрека русскому молодому поколению, нет указания на то, каков должен быть гражданский герой. Если б это входило в план автора, то он должен был бы поставить своего героя лицом к лицу с самим делом — с партиями, с народом, с чужим правительством, с своими единомышленниками, с вражеской силой» (там же, с. 223–224). Одновременно с этим Добролюбов отмечал, что «этот Инсаров всё еще нам чужой человек. Сам г. Тургенев, столь хорошо изучивший лучшую часть нашего общества, не нашел возможности сделать его нашим. Мало того, что он вывез его из Болгарии, он недостаточно приблизил к нам этого героя даже просто как человека» (там же, с. 226). Справедливые сами по себе, эти упреки были продиктованы и политическими соображениями, так как Добролюбов стремился к использованию художественных произведений в качестве действенного средства революционного воспитания и пропаганды.

Главным лицом романа Добролюбов считал Елену, в настроениях которой, по мнению критика, нашли типическое выражение чаяния лучших русских людей того времени. «В ней, — писал Добролюбов, — сказалась та смутная тоска по чем-то, та почти бессознательная, но неотразимая потребность новой жизни, новых людей, которая охватывает теперь всё русское общество <…> Не характеризуется ли у нас каждый истинно порядочный человек ненавистью ко всякому насилию, произволу, притеснению и желанием помочь слабым и угнетенным?» (там же, с. 224, 225). «Для удовлетворения нашего чувства», — продолжал Добролюбов, — «нужно более» того, на что намекает роман Тургенева: «нужен человек, как Инсаров, — но русский Инсаров», борец против «врагов внутренних» (там же, с. 239).

Так тургеневская мысль в романе о необходимости объединения всех передовых сил русского общества для борьбы за реформы получала в критике Добролюбова революционно-демократическую окраску.

163